Клиника "Тихие Холмы"

[Мария Могилина 60]

Дурдом строго режима «Тихие Холмы»

Мало кто знает, но в клинике имени Кащенко есть особый филиал для особых больных. Филиал этот называется «Тихие Холмы». Там попадаются разные персонажи – кто Пугачева, кто Борис Моисеев, кто вообще с Клинтоном поручкался в деревенском сортире. И в палате с бешено мистическим номером 44 лежала одна тяжко больная на все, что есть у здравомыслящего человека пациентка.

- Как тебя зовут, деточка? – спрашивала старая санитарка баба Люся.

- Хизер Мэйсон, - не мешкая отвечала девчоночка.

- Ой, батюшки, что ж творится-то... Такая молодая и уже... – причитала баба Люся, вкалывая Хизер пять кубиков сульфазина. Хизер вздумала было рыпаться, но крутой препарат уже торкнул все конечности.

- А тебя как зовут-то, болезная? – обратилась баба Люся к соседке «Хизер» по палате, бледной девахе с серыми глазами и волосами непонятного полуседого цвета.

- Клаудия Вульф, - протянула деваха. – Вы не подскажете, где здесь... Рай строят?... А то мне туда... Я там вроде как главная была...

- Ой, да что ж это творится-то, - пробурчала баба Люся, заправляя новый шприц для «Клаудии». – Баптисты проклятые, мало им по квартирам шастать, так они еще и молодежи голову задуряют. Ну, поворотись, Клавка!

- Я не Клавка... Я – Клаудия... У Алессы спросите... – томно ответила пациентка.

- Спрошу, спрошу! Обязательно спрошу! Идти-то недалеко – она вон в соседней палате лежит, суицидница проклятая, - буркнула баба Люся, вшпандорив «Клаудии» все пять кубиков.

- Она не проклятая... Она – святая... – шептанула Клава и уснула сном коматозного младенца.

Баба Люся еще раз убедилась, что обе пациентки спят спокойно, и вышла из палаты, надежно заперев ее на все четыре финских замка.

Странного вида девушка – впрочем, за свои двадцать лет работы баба Люся уже отвыкла от иного – без цели шаталась по коридору.

- Ты чего тут ходишь? А ну, марш в палату! Тихий час, как-никак! Или тебе искусственный тихий час устроить? – пригрозилась старая санитарка.

Девушка отвела туманный взгляд от стены и задала потрясающий, но уже набивший бабе Люсе оскомину вопрос:

- А вы кто?

Санитарка вздохнула и закатила глаза.

- Нет, ну сколько можно? Господи, да что ж это такое-то! То сбегают, то вены режут, то вообще в упор не узнают...

- Извините, - раздался над ухом мужской голос.

Баба Люся обернулась и увидела пациента из второй палаты – того самого, который при виде главврача орал, что его преследует какое-то чучело с пирамидой на голове. Старая санитарка, будучи ветераном работы в дурдоме, прекрасно помнила, как этот болезный пытался из ложки застрелить медсестру Валечку и при этом кричал, что у него кончились патроны.

- Вы не видели здесь мою жену? Ее зовут Мэри. Возможно, вы встречали ее в этом городе, - вежливо произнес светловолосый мужчина. Баба Люся вздохнула. Город, ага. Соригинальничал блондинчик. Дурдом имени Кащенко городом еще никто не называл. Наверно, у американцев города такие.

- А ты что ж, милок, - осторожно начала баба Люся. – Жену свою потерял?

- Нет, - смутился пациент. – Понимаете, я получил письмо...

- А, письмо это хорошо, - кивнула баба Люся, жестом указав непомнящей девушке стоять на месте по стойке «смирно» и беря мужчину под локоть. – Так говоришь, письмо? И что ж там написано?

- Мэри писала, что ждет меня в этом городе...

«Еще одна болезная», - догадалась баба Люся.

- Ну так если писала - значит, ждет.

- Так вы ее видели?

- Видела, видела. Как не видеть. Приведи, говорит, мужа моего в палату, я его там ждать буду, - повела пациента к почему-то открытой нараспашку заветной двери баба Люся.

Мужчина расцвел счастливой улыбкой.

- Правда? Вы уверены, что это была именно она?

- Точно, точно тебе говорю, - закивала баба Люся. – Она. Меря твоя.

Блондин обалдело посмотрел перед собой, и баба Люся, воспользовавшись моментом, завела его в палату и крепко закрыла замки, чтобы предотвратить всякую возможность побега.

- Фу ты, господи, среди придурков работать-то... – смахнула со лба пот старая санитарка и пошла выискивать уже скрывшуюся с места девушку.

Девушка-шатенка сидела в углу и задумчиво чиркала спичками, глядя, как они догорают одна за другой. Она подносила огонек к стене и крайне удивлялась, почему штукатурка не вспыхивает.

- Ты чего делаешь-то, окаянная? – ахнула баба Люся. – Ты ж нам всю больницу спалишь!

Шатенка повернулась на голос санитарки и резко бросила:

- Отдай мне нож. Отдай нож, Джеймс!

«Щас. И нож, и топор, и гильотину – все сразу отдадим», - подумала баба Люся, пряча руку со шприцом за спину.

- А на кой тебе нож? Что, родные консервы передали? А ведь предупреждали их – ничего, кроме... – тут баба Люся задумалась. - Да вообще ничего носить не надо, и тут неплохо кормят!

- Отдай мне... Мама? – вдруг изменилась в лице девушка. Баба Люся обалдела от такого подхода.

- Какая я тебе мама?

- Как – какая? – с улыбкой спросила девушка. – Родная мама!

«Господи, да за что ж мне такое наказание-то...» - мелькнуло в голове у ветерана психиатрического труда в то время, как руки уверенно всобачили Анжеле Ороско – а это была именно она – шприц сульфазина. Шатенка охнула от неожиданности и осела.

- Мама, мамочка, прости меня, я больше не буду! – донесся из ближней палаты рыдающий мужской голос. Баба Люся положила ушедшую в нирвану девушку на стоявшую в коридоре кушетку и пошла разбираться с произошедшим.

Длинноволосый рыжеватый мужчина прижимался к стене, слезно прося за что-то прощения.

- Мамочка, прости меня, пожалуйста, я больше не буду! Я никогда-никогда больше не буду курить! Ну мама!

- Чего беснуешься, волосатик? – поинтересовалась зашедшая в палату баба Люся.

Мужчинка вздрогнул, взвился с места и обернулся к санитарке. Затем, увидев знакомое лицо, скривился в детском плаче.

- Ты... Ты чегой-то? А? – пожалела «ребенка» баба Люся. – На вот... Возьми конфетку, пожуй...

«Волосатик» ухватил протянутую ему конфету «Мишка на севере» и со слезами схрумкал.

- Мама сказала... Что я плохой! – зарыдал мужчина. Баба Люся сокрушенно покачала головой.

- Тебя как звать, дитятко?

- Уо... Уо... Уолтер, - заикаясь, выговорил мужчина. – Уолтер Салливан я.

- Уолтер, значит. Уолтер... – баба Люся обвела стену глазами. – Уолтер Палатыч?

«Хе-хе. Уолтер Гастарбайтерович»

- Не, - мотнул головой Уолтер. Растрепанные рыжие патлы взвились в воздух. – Не. Просто Уолтер.

- Ну так вот что, Уолтер, - начала баба Люся. – Ты сейчас приляг, поспи... А там глядишь – проснешься, а мамка твоя уже и отойдет. Опять хорошим будешь.

- П-правда? – недоверчиво спроосил пациент.

- Правда, - кивнула баба Люся. – Ложись, спи.

Уолтер поплелся к стоявшей у стены кровати и завернулся в одеяло. Баба Люся уже было собралась уходить, как из-под одеяла послышался голос мужчины.

- Мама не поет мне колыбельную...

«Ой ты, господи...» - мысленно простонала баба Люся и затянула больше похожую на отходную молитву колыбельную. Не успела она допеть до конца, как с кровати послышалось сонное посапывание.

- Спи, спи, - шепотом сказала баба Люся и на цыпочках вышла в коридор, где опять-таки запечатала двери палаты на все замки плюс стальной засов.

- ААА!!!

Баба Люся подскочила на месте и побежала на крик, держа наготове запасной шприц.

- Что случилось?! – запыхавшись, спроосила она, вбежав в палату с символичным названием 32, но какой-то умник нарисовал между цифрами нолик.

Мужчина с каштановыми волосами отчаянно бился головой в окно.

- Моя квартира! Она... Она заперла меня! Отсюда нет выхода, понимаете?! – выкрикнул он, ухватив ошалевшую бабу Люсю за руку и глядя ей в глаза. – Окна, двери... Все закрыто! Только одна дыра в ванной! Одна дыра!

«Дыра? Так, стоп... Вот паразит!» - дошло до бабы Люси происхождение дыры в стене.

- Ты что ж, гад такой... Ложкой бетонную стену ковырял?! – ахнула санитарка, выдергивая руку из хватики пациента.

Мужчина закивал головой.

- Понимаете, отсюда не выйти! Никак! Никак! Выхода нет абсолютно! Двери закрыты, окна забиты...

- Слышь, касатик, - тихонько позвала его баба Люся, созерцая огромную, в человеческий рост дыру в стене. – Знаешь, что я тебе сейчас скажу?

- Что? – удивился пациент.

- А то, что тебе теперь отсюда действительно не выйти. Если выписка тебе когда и светила, то теперь у докторов к тебе интерес вернется, - вынесла вердикт баба Люся и позвала двух санитаров, Кузьку и Леньку, скрутить буйного копателя.

Кстати, с санитарами выходила та еще история. Баба Люся не знала, откуда у Кузьки так много планов и блестящих идей, но заядлый алкоголик Кузьма Баров решил отметить значимый в России праздник – Хэллоуин. Костюм этот придурок долго не делал. Оделся в красный халатик, на голову какую-то фигню в форме пирамиды прицепил – и прошелся в таком виде по коридорам больницы. Эффект был непредсказуемый. Шествие Кузьмы болезные расценили как визит божества, а так как имя его спрашивали у бухого к тому времени в стельку Леньки – вместо Кузьмы Барова появился какой-то совсем не русский и совсем не американский Кзучилбара. Леньку, кстати, тоже канонизировали. Леня Вислов, одетый по примеру старшего товарища в желтый халатик, прозвали Лобсель Вис. У кого спрашивали его имя, баба Люся не знала.

Под охраной этих двух дуболомов, баба Люся еще раз прошлась по коридору и отправилась на пост – туда, где два часа назад стоял телевизор. Но где-где, а в клинике имени Кащенко перемены стремительны и неуловимы. Тем более, если по коридорам шастают пациенты.

Телевизор был занят. По непонятному каналу шел какой-то непонятный фильм. Баба Люся попала только под конец, но это ее и не разочаровывало – главное, что она успела к началу сериала «Ефросинья».

Кучка пациентов столпилась у экрана, едва не влезая в телевизор, в самую гущу событий. Баба Люся обвела их взглядом, насчитав всего семь человек, и села к телефону.

Фильм кончился. Под веселенькую музыку по темному экрану побежали титры. Пациенты клиники имени Кащенко ожили и начали расходиться.

- Теперь я знаю, кто я, - раздался голос бывшей милиционерши.

- И кто ж ты? – отозвалась баба Люся, заливая чашку с пакетиком чая кипятком.

Милиционерша расплылась в довольной улыбке.

- Я – Лори Холден! – объявила она. Баба Люся закатила глаза.

- Вот только я не поняла... Я кто? Джодель Ферланд – или Лори Айерс? – задала вопрос суицидница Алесса Гиллеспи, приятельница строящей рай на земле Клаудии Вульф из 44 палаты. – В принципе, неважно... Главное, в кино попала.

- Ой, болезные вы мои... – проохала баба Люся, отхлебнув немного чаю. Еще одна буйно помешанная обрела себе имя «Дебора Кара Ангер», попутно присвоив еще и имя «Элис Крайдж». Потом еще два подоспевших мужичонка расхватали свободные имена вроде «Кима Коатса» и «Шона Бина».

Наконец, все пациенты разошлись по палатам. Просмотр фильма явно повлиял на истории их болезней.

Баба Люся вздохнула, поставила пустую чашку на полку и приметила еще одного, видимо, самого тормозного больного.

- Эй, милок! Ты чего там заседаешь? Все твои уже в палату пошли! – окликнула его баба Люся.

Мужчина медленно обернулся и протянул:

- Я тоже знаю, кто я... Но это так странно... Я б никогда не догадался, что это я...

- И кто же ты у нас, бедолажка? – поинтересовалась санитарка.

Пациент поднял голову и с радостной улыбкой возвестил ту самую вещь, от которой хватил инфаркт даже у закаленной бабы Люси.

- Я – Рада Митчелл!!!

[tolyan366 91]

Сыровато, но, в общем, очень даже недурственно, продолжайте, ждём!

[LidiaSecret 6]

Мне понра)

[Room of Angel 4]

Я угорала над этим добрых 3 часа

Очень понравился конец;так и представила как Гарри Мэйсон, одетый в белый костюмчик психбольного,пуская слюну, заявляет, что он Рада Митчелл